Карл Теодор Кёрнер. Арфа
Истинное происшествие (*)
Эдуард любил прекрасную Жозефину со всею пылкостью юного, пламенного сердца. Они знали друг друга с младенчества; взаимная любовь их возрастала с годами; но обстоятельства долго удерживали Эдуарда от цели его желаний — от вступления в брак с милой Жозефиной. Получив наконец место с достаточным доходом для содержания себя и жены, предстал он с верною подругою к алтарю — и высочайшее земное блаженство осенило двух счастливцев.
После утомительных поздравлений и семейных праздников, они могли наконец, без свидетелей и в сельском уединении, наслаждаться прекрасными летними вечерами. Планы о будущем образе жизни, флейта Эдуарда и арфа Жозефины приятнейшим образом наполняли часы, слишком быстро пролетавшие для нежных любовников-супругов. Сладостное согласие их Музыки казалось им благоприятным предвестником счастливой будущности.
В один вечер Жозефина, от долгой игры на арфе, почувствовала сильную боль в голове. Она умолчала перед мужем об обмороке, случившемся с нею накануне того дня. Лёгкий припадок лихорадки увеличился от раздражительного действия Музыки и от сильного напряжения нервов, которые у неё с малолетства были весьма слабы. Теперь Жозефина не могла более скрывать своей болезни, и заботливый супруг её тотчас послал за доктором. Он приехал, но, не заметив, ни малейшей опасности, обещал к утру совершенное выздоровление.
После беспокойной ночи, которую бедная Жозефина провела в беспрестанном бреду, Доктор увидел все признаки жестокой нервической лихорадки. Он истощил всевозможные средства; но болезнь Жозефины становилась час от часу опаснее. Эдуард, был в отчаянии. В девятый день больная сама уже предчувствовала близкий конец свой и со спокойным духом покорилась воле Всевышнего.
- Любезный Эдуард! — говорила она мужу слабым голосом, прижимая его в последний раз к своему сердцу, - горестно для меня разлучаться со светом, где я тебя любила, где наслаждалась величайшим земным блаженством. Но если не дано мне Судьбой, быть счастливою здесь; то вечная любовь Жозефины да будет твоим верным Гением-хранителем, до свидания нашего там!
При сих словах она приникла лицом к изголовью и тихо преставилась. Было девять часов вечера. Кто опишет страдания Эдуарда? Жестокий удар сей навсегда разрушил его здоровье. Он долго боролся со смертью; по прошествии многих недель хотя и встал он с одра болезни, но прежние силы его исчезли. Неисцелимая тоска заступила место отчаяния и цветущее прежде здоровье его час от часу увядало.
Комната Жозефины осталась в таком точно виде, в каком находилась перед её смертью. На столике лежало еще её рукоделье, а в углу стояла безмолвная арфа. Эдуард каждый вечер приходил с это святилище любви, приносил с собою флейту и садясь к окну, как бывало в дни счастливого супружества, в унылых её звуках выражал тоску по незабвенной подруге.
Так сидел он однажды в комнате Жозефины, погруженный в тяжелые думы. Полный месяц всходил из-за рощи. Тихий вечер навевал на него прохладу сквозь открытое окно и на ближней башне пробило девять часов. Вдруг зазвучала арфа, как будто коснулось к ней дыхание невидимого Духа, и звуки Эдуардовой флейты слились со звуками арфы. Пораженный этим чудом, Эдуард перестал играть, но вместе с ним умолкла и дивная арфа. Он заиграл любимую песнь Жозефины и — струны снова зазвучали, громче и приятнее.
Тогда простер он руки с радостным трепетом, дабы обнять тень незабвенную, как вдруг почувствовал над собою нечто, подобное тихому дуновению весеннего ветерка и комната озарилась слабым мерцанием.
- Я узнаю тебя, тень моей несравненной Жозефины! — вскричал он с радостным восторгом, - ты обещала осенять меня своею любовью и сдержала слово! Я пью твое дыхание; чувствую, что супружние лобзания твои горят на устах моих! В сем радостном исступлении, снова взял он флейту. Арфа опять заиграла, но звуки её мало-помалу утихали и наконец, слились с шептанием ночного ветра.
Чудесное это происшествие имело великое влияние на жизненные силы несчастного Эдуарда. Встревоженное сердце его сильно билось; он бросился на постель; желал уснуть, но разгоряченному воображению его беспрестанно слышались звуки арфы. Наконец, будучи утомлен смутными мечтаниями, впал он в сладкую дремоту. Но к утру почувствовал он в себе ужасную перемену: здоровье его совершенно расстроилось. Им овладела неизъяснимая тоска, предчувствие близкого разрушения.
С нетерпеливым беспокойством ждал он вечера, сидя в комнате Жозефины. Унылые звуки флейты погружали его в сладостные мечтания о минувшем блаженстве. На башне пробило девять часов и лишь только последний удар колокола исчез в пустынном воздухе, как арфа заиграла, сперва тихо, подобно шёпоту эфира, а потом струны её зазвенели громче и громче. Когда Эдуард переставал играть на флейте, то и арфа умолкала. Слабое мерцание света и в сей вечер показалось в комнате. Вне себя от восхищения, Эдуард мог только произнести: «Жозефина, Жозефина! прими меня в свои объятья»! Арфа и в сей раз прощалась с Эдуардом тихими, протяжными звуками, которые, наконец, перешли в унылый шепот.
Эдуард, еще сильнее растроганный происшествием сего вечера, в великом волнении удалился в свою комнату. Верный слуга его испугался, увидев смертную бледность на лице своего господина: без всякого приказания, побежал он за Доктором, старым другом Эдуарда. Он тотчас приехал и застал больного в жестоком лихорадочном жару, с теми же самыми признаками, какие были у Жозефины, но в гораздо сильнейшей степени.
В продолжение целой ночи Эдуард беспрерывно бредил о Жозефине и о чудесной арфе. К утру казался он спокойнее; душевная борьба его утихла. Он говорил утвердительно, что чувствует приближение смерти, хотя врач не хотел о том и слышать. Больной открыл другу своему происшествие последнего вечера; но никакие возражения благоразумного врача не могли вывести его из этого мнения. С наступлением вечера слабость его увеличилась и он стал просить трепещущим голосом, чтобы отнесли его в комнату Жозефины.
Желание его было исполнено. С неописанным весельем смотрел он вокруг себя; со слезами умиления приветствовал он воспоминания о милой подруге. С твердою уверенностью говорил он, что девятый час сего вечера будет последним в его жизни. Роковая минута приближалась. Простившись со всеми, он просил их выйти из комнаты. Все повиновались, кроме Доктора, который непременно хотел остаться. Протяжно и глухо прозвучали на башне девять часов. В потухающих глазах Эдуарда засверкала живая радость; на бледном лице его вспыхнуло чувство сильного волнения, «Жозефина!» — воскликнул он, как будто в вдохновении.
- Жозефина! приветствуй хоть раз еще моё отшествие! Дай мне почувствовать твою близость, дабы любовью твоею мог я победить страдания смерти!
И струны арфы дивно заиграли: громко раздались согласные звуки, как будто песнь победы! Над умирающим носился слабый свет.
- Иду! иду! — вскричал он, приподнимаясь с одра своего; но жестокая сила болезни повергла его опять на постель. Смерть боролась с жизнью — и победила. По мере приближения кончины несчастного Эдуарда, арфа играла все громче и согласнее, когда же юный страдалец испустил последнее дыхание, то струны вдруг лопнули, как будто разорванные невидимою рукою.
Врач содрогнулся и, закрыв глаза усопшему другу, оставил комнату в сильном волнении. Долго не мог он изгладить из сердца своего воспоминания о чудесной арфе; долго хранил глубокое молчание о странных подробностях Эдуардовой кончины. Но однажды, будучи в искреннем кругу приятелей, рассказал он им про это происшествие и показывал арфу, которая досталась ему в наследство после покойного друга.
перевод с нем. В. Тило
(*) Так, по крайней мере, называет его Сочинитель. Впрочем, происшествие это не есть единственное в своем роде. Славный Виланд рассказывает подобное в своей Эвтаназии. Мы, однако, воздерживаемся от всяких психологических исследований о сем предмете; ибо не имеем другого намерения, как только угодить Читателям занимательною повестью.
Эдуард любил прекрасную Жозефину со всею пылкостью юного, пламенного сердца. Они знали друг друга с младенчества; взаимная любовь их возрастала с годами; но обстоятельства долго удерживали Эдуарда от цели его желаний — от вступления в брак с милой Жозефиной. Получив наконец место с достаточным доходом для содержания себя и жены, предстал он с верною подругою к алтарю — и высочайшее земное блаженство осенило двух счастливцев.
После утомительных поздравлений и семейных праздников, они могли наконец, без свидетелей и в сельском уединении, наслаждаться прекрасными летними вечерами. Планы о будущем образе жизни, флейта Эдуарда и арфа Жозефины приятнейшим образом наполняли часы, слишком быстро пролетавшие для нежных любовников-супругов. Сладостное согласие их Музыки казалось им благоприятным предвестником счастливой будущности.
В один вечер Жозефина, от долгой игры на арфе, почувствовала сильную боль в голове. Она умолчала перед мужем об обмороке, случившемся с нею накануне того дня. Лёгкий припадок лихорадки увеличился от раздражительного действия Музыки и от сильного напряжения нервов, которые у неё с малолетства были весьма слабы. Теперь Жозефина не могла более скрывать своей болезни, и заботливый супруг её тотчас послал за доктором. Он приехал, но, не заметив, ни малейшей опасности, обещал к утру совершенное выздоровление.
После беспокойной ночи, которую бедная Жозефина провела в беспрестанном бреду, Доктор увидел все признаки жестокой нервической лихорадки. Он истощил всевозможные средства; но болезнь Жозефины становилась час от часу опаснее. Эдуард, был в отчаянии. В девятый день больная сама уже предчувствовала близкий конец свой и со спокойным духом покорилась воле Всевышнего.
- Любезный Эдуард! — говорила она мужу слабым голосом, прижимая его в последний раз к своему сердцу, - горестно для меня разлучаться со светом, где я тебя любила, где наслаждалась величайшим земным блаженством. Но если не дано мне Судьбой, быть счастливою здесь; то вечная любовь Жозефины да будет твоим верным Гением-хранителем, до свидания нашего там!
При сих словах она приникла лицом к изголовью и тихо преставилась. Было девять часов вечера. Кто опишет страдания Эдуарда? Жестокий удар сей навсегда разрушил его здоровье. Он долго боролся со смертью; по прошествии многих недель хотя и встал он с одра болезни, но прежние силы его исчезли. Неисцелимая тоска заступила место отчаяния и цветущее прежде здоровье его час от часу увядало.
Комната Жозефины осталась в таком точно виде, в каком находилась перед её смертью. На столике лежало еще её рукоделье, а в углу стояла безмолвная арфа. Эдуард каждый вечер приходил с это святилище любви, приносил с собою флейту и садясь к окну, как бывало в дни счастливого супружества, в унылых её звуках выражал тоску по незабвенной подруге.
Так сидел он однажды в комнате Жозефины, погруженный в тяжелые думы. Полный месяц всходил из-за рощи. Тихий вечер навевал на него прохладу сквозь открытое окно и на ближней башне пробило девять часов. Вдруг зазвучала арфа, как будто коснулось к ней дыхание невидимого Духа, и звуки Эдуардовой флейты слились со звуками арфы. Пораженный этим чудом, Эдуард перестал играть, но вместе с ним умолкла и дивная арфа. Он заиграл любимую песнь Жозефины и — струны снова зазвучали, громче и приятнее.
Тогда простер он руки с радостным трепетом, дабы обнять тень незабвенную, как вдруг почувствовал над собою нечто, подобное тихому дуновению весеннего ветерка и комната озарилась слабым мерцанием.
- Я узнаю тебя, тень моей несравненной Жозефины! — вскричал он с радостным восторгом, - ты обещала осенять меня своею любовью и сдержала слово! Я пью твое дыхание; чувствую, что супружние лобзания твои горят на устах моих! В сем радостном исступлении, снова взял он флейту. Арфа опять заиграла, но звуки её мало-помалу утихали и наконец, слились с шептанием ночного ветра.
Чудесное это происшествие имело великое влияние на жизненные силы несчастного Эдуарда. Встревоженное сердце его сильно билось; он бросился на постель; желал уснуть, но разгоряченному воображению его беспрестанно слышались звуки арфы. Наконец, будучи утомлен смутными мечтаниями, впал он в сладкую дремоту. Но к утру почувствовал он в себе ужасную перемену: здоровье его совершенно расстроилось. Им овладела неизъяснимая тоска, предчувствие близкого разрушения.
С нетерпеливым беспокойством ждал он вечера, сидя в комнате Жозефины. Унылые звуки флейты погружали его в сладостные мечтания о минувшем блаженстве. На башне пробило девять часов и лишь только последний удар колокола исчез в пустынном воздухе, как арфа заиграла, сперва тихо, подобно шёпоту эфира, а потом струны её зазвенели громче и громче. Когда Эдуард переставал играть на флейте, то и арфа умолкала. Слабое мерцание света и в сей вечер показалось в комнате. Вне себя от восхищения, Эдуард мог только произнести: «Жозефина, Жозефина! прими меня в свои объятья»! Арфа и в сей раз прощалась с Эдуардом тихими, протяжными звуками, которые, наконец, перешли в унылый шепот.
Эдуард, еще сильнее растроганный происшествием сего вечера, в великом волнении удалился в свою комнату. Верный слуга его испугался, увидев смертную бледность на лице своего господина: без всякого приказания, побежал он за Доктором, старым другом Эдуарда. Он тотчас приехал и застал больного в жестоком лихорадочном жару, с теми же самыми признаками, какие были у Жозефины, но в гораздо сильнейшей степени.
В продолжение целой ночи Эдуард беспрерывно бредил о Жозефине и о чудесной арфе. К утру казался он спокойнее; душевная борьба его утихла. Он говорил утвердительно, что чувствует приближение смерти, хотя врач не хотел о том и слышать. Больной открыл другу своему происшествие последнего вечера; но никакие возражения благоразумного врача не могли вывести его из этого мнения. С наступлением вечера слабость его увеличилась и он стал просить трепещущим голосом, чтобы отнесли его в комнату Жозефины.
Желание его было исполнено. С неописанным весельем смотрел он вокруг себя; со слезами умиления приветствовал он воспоминания о милой подруге. С твердою уверенностью говорил он, что девятый час сего вечера будет последним в его жизни. Роковая минута приближалась. Простившись со всеми, он просил их выйти из комнаты. Все повиновались, кроме Доктора, который непременно хотел остаться. Протяжно и глухо прозвучали на башне девять часов. В потухающих глазах Эдуарда засверкала живая радость; на бледном лице его вспыхнуло чувство сильного волнения, «Жозефина!» — воскликнул он, как будто в вдохновении.
- Жозефина! приветствуй хоть раз еще моё отшествие! Дай мне почувствовать твою близость, дабы любовью твоею мог я победить страдания смерти!
И струны арфы дивно заиграли: громко раздались согласные звуки, как будто песнь победы! Над умирающим носился слабый свет.
- Иду! иду! — вскричал он, приподнимаясь с одра своего; но жестокая сила болезни повергла его опять на постель. Смерть боролась с жизнью — и победила. По мере приближения кончины несчастного Эдуарда, арфа играла все громче и согласнее, когда же юный страдалец испустил последнее дыхание, то струны вдруг лопнули, как будто разорванные невидимою рукою.
Врач содрогнулся и, закрыв глаза усопшему другу, оставил комнату в сильном волнении. Долго не мог он изгладить из сердца своего воспоминания о чудесной арфе; долго хранил глубокое молчание о странных подробностях Эдуардовой кончины. Но однажды, будучи в искреннем кругу приятелей, рассказал он им про это происшествие и показывал арфу, которая досталась ему в наследство после покойного друга.
перевод с нем. В. Тило
(*) Так, по крайней мере, называет его Сочинитель. Впрочем, происшествие это не есть единственное в своем роде. Славный Виланд рассказывает подобное в своей Эвтаназии. Мы, однако, воздерживаемся от всяких психологических исследований о сем предмете; ибо не имеем другого намерения, как только угодить Читателям занимательною повестью.
Издатель