Пабло Неруда. Дом на песке
КЛЮЧ
Я теряю ключи, теряю шляпу и заодно – голову! А этот огромный Ключ висел себе одиноко над дверью лавки скобяных товаров моего приятеля Рауля в Темуко. Его подвесили, чтобы индейцы знали: вот тут - лавка «Ключи». Уезжая на север, я выпросил, нет, отобрал его у Рауля, выкрал в самую грозу, под шквальным ветром. Не мешкая, я вскочил со своей добычей на коня и помчался в сторону Лонкоче. Оттуда мы вместе с ключом, словно это вовсе не ключ, а невеста в свадебном наряде, отправились домой ночным поездом…
Наконец-то я догадался: все, что куда-то исчезло, пропало с глаз, унесло к себе море-океан. Оно пробирается в дом по ночам через замочные скважины, через зазоры в двери и в окнах.
Коль по ночам, в темноте, море – желтого цвета, у меня возникла смутная мысль, что это оно тайно проникает в мой дом. Сколько раз я обнаруживал в подставке для зонтиков и в нежных ушках Марии Небесной морские капельки, застывшие желтым металлом, частички его золотой маски. Ведь ночью море совсем сухое. В нем та же мощь, та же громадность, то же смятение волн, только в темноте море оборачивается большой чашей звенящего воздуха, чем-то, что не дается в руки, что избавилось от воды. Вот почему море без труда приходит в мой дом и спешит узнать, сколько чего у меня есть. Оно приходит ночью перед зарей: всё в доме вроде бы на прежних местах, только – соленое. Дерзкое море трется о тарелки, ножи и самые разные вещи, но, похоже, без злого умысла. Однако они замирают от страха, едва море является в дом, сверкая всеми своими глазами желтого кота…
Вот так я потерял ключ, шляпу и собственную голову.
Их унесло море в часы отлива. А все же однажды утром я обнаружил свои пропажи. Их вернула добрая посланница – морская волна, которая нет-нет да и бросает пропавшие вещи к моей двери.
Вот так, благодаря искусному морю, новое утро возвратило мне и мой белый ключ, и засыпанную песком шляпу, и мою незадачливую голову.
МОРЕ
Тихий океан вылезал за края карты. И никак не могли найти ему подходящего места. Он, такой огромный, такой безудержный, такой синий, не умещался нигде. Вот почему его бросили прямо перед моим окном.
Гуманистов всегда печалила участь маленьких людей, тех, кого проглотил океан.
Но они не сказали ни слова о затонувшем галеоне, груженном сиамской корицей и перцем, что наполнили океан терпкими запахами.
Ни слова!
Ни о том корабле первооткрывателей, хрупком, точно упавшая в волны детская колыбель, который вместе с изголодавшимися на его борту людьми ухнул в пучину.
Нет!
Человек в океане растворяется, будто веточка из соли. Но вода об этом не знает.
МОРЕ
Южное Море! Вперед, первопроходцы! Бальбоа и Лаперузы, Магелланы и Куки, сюда, благородные мужи, только не наткнитесь на этот риф, не запутайтесь в бурых плетях саргассо, не шутите с волной. Ну, а теперь - вниз! В самую сердцевину безмолвия. Вот сюда, завоеватели! И все, хватит!
Пора умирать!
МОРЕ
И по-прежнему все в движении - волны, песнь, рассказ и смерть!
Старик-океан, заходясь в хохоте, открывал своих открывателей. Он удерживал на мятущейся воде и легковерных маори, и съедавших друг друга фиджийцев, и самоанцев, что лакомились водяными лилиями, и безумцев с Рапануи, которые воздвигли каменные статуи, а еще - простодушных жителей Таити и лукавых островитян, а позднее басков, португальцев, эстремадурцев со шпагой, кастильцев с крестом, англичан с мешками денег, андалузцев с гитарой и летучих голландцев. Ну и что?
МОРЕ
Обнаруживая пришельцев, даже не удостоив их взглядом, одним холодным прикосновеньем океан валил дерзких мореплавателей с ног и всех поочередно заносил в водяной реестр.
И хоть бы что стало с Океаном, с его солью, с его бездной, с размахом его волн! Мертвецы не заполонили его, нет. Он разрастался в необъятном безмолвии. Там не загубить семя, там не сгноить кожуру: вода – это и сперма и чресла, это хрустально- прозрачное свершение.
МОРЕ
Море рокочет, словно это отзвуки былого сражения. Что оно там везет на своих подводных подводах? Бочки, башни, баки, бури и барабаны? Когда океан перетряхивает свое добро, тревожно вздрагивает наш дом. Ночь содрогается, звук нарастает до самой темной яри, и мы, задремывая в гуще морского неистовства, ни о чем больше не знаем, и просыпаемся запоздало, когда удар той гигантской волны уже ушел в песок и превратился в безмолвие.
МОРЕ
Что вызывает глухую тревогу, так это его огромное синее брюхо, вспухшее и тяжелое, оно колышется неспешно, не сдвигаясь с места, оно не выжидает минуты, чтобы напасть.
Что должно родиться? - спрашиваешь у этой округлой успокоенности. И от тихой качки постепенно засыпаешь, еще глубже зарывшись в грозной колыбели.
МОРЕ
Меня со всех сторон окружает море, меня заполонило море; мы все насквозь просоленные, мой стол, мои брюки, моя душа – мы превратились в соль. Теперь мы не знаем, что нам делать на улицах, среди торопливых людей, в лавках, на балах, мы позабыли все правила поведения, растеряли самые главные слова, чтобы что-то купить или продать. Нашим товаром столько времени были лепестки, напоенные йодом, морские ракушки, водоросли – длинные, сверкающие, змеящиеся. Нас так забрызгала соль морской пены, так насытила соль прибрежного воздуха, словно мы и есть затерянный дом, где властвует лишь крепкий соляной раствор.
МОРЕ
Соль на сто верст, соль по горизонту, соль кристального прямоугольника, соль ветров и бурь, соль семи морей, соль…
МОРЕ
Этот забор, эта дверь туда, где нет предела. А зачем?
Мы унаследовали заборы, замки, стены, тюрьмы.
Мы унаследовали границы. А зачем?
Отчего мы не отвергли в час нашего рождения все, что нам дано и что неохватно? Все оттого, что нам следовало прийти к согласию еще до рождения. Рождаясь, чтобы быть и знать, мы быстро учимся огораживать и закрывать. Наш скудный дар миру – это мир, который мы сузили.
МОРЕ
Эта жалкая изгородь была поставлена лишь для того, чтобы мои собаки – Панда и Юфу – не забегали на земли священников и не погрызли их овец. У священников целые стада овец недалеко отсюда, в Пунта-де-Тралька, рядом с самым высоким утесом на побережье. Мои совсем уже старые собаки, как на грех, узнали туда дорогу, и мы решили не допустить беды.
Нынче прибрежные травы, напоенные солоноватой росой, опутали старые жерди, которые белеют, точно китовые кости, и едва держатся под напором тугого ветра. На что пригодна эта старая изгородь? Есть она, нет - а мои глаза устремляются в бесконечность.
МОРЕ
Там, за этими никчемными жердями, расстилается море, оно поет, и знать не знает, что для него поставлена ограда, и не смирится с ней никогда. В его порывах - соль и горечь, в его песнях - раскаты грома. Его бунтарская пена говорит мне о чем-то и следом взрывается, говорит и опадает, манит к себе, и нет ее, исчезла.
МОРЕ
Поет и ударяет в берег море, оно несогласно. Нельзя его привязывать! Нельзя огораживать! Оно еще только рождается. Бьется пенная вода о камни и море впервые открывает свои глаза, которым несть числа. А потом снова закрывает, не затем, чтоб умереть, а чтобы вечно рождаться.
пер. Ю. Гирина
пер. Ю. Гирина
на главную