Эдгар Аллан По. Король Чума
С чем боги в королях мирятся, что приемлют,
То в низкой черни отвергают.
Блакхерст. Трагедия о Форрексе и Поррексе
Однажды в славное царствование Эдуарда Третьего, в октябре месяце, два матроса с торговой шхуны "Душа нараспашку", плавающей между Слейс и Темзой, а тогда стоявшей на Темзе, около полуночи, к своему величайшему изумлению, обнаружили, что сидят в лондонском трактире "Веселый матрос" в приходе Св.Андрея.
Этот убогий, закопченный зал с низким потолком ничем не отличался от заведений подобного рода, каким они были в те времена; и тем не менее посетители, расположившиеся в нем причудливыми группами, нашли бы, что он вполне отвечает своему назначению.
На мой взгляд, наши матросы в этой компании представляли собой если не самую примечательную, то, уж во всяком случае, самую интересную пару.
Один из них, тот, которого его товарищ вполне заслуженно именовал "Дылдой", был как будто старше своего спутника и чуть не вдвое выше него. Из-за своего огромного роста - в нем было футов шесть с половиной - он сильно сутулился. Впрочем, излишек длины с лихвой искупался нехваткой ширины. Он был до того худ, что, как уверяли товарищи, пьяный мог бы служить вымпелом на мачте, а трезвый - сойти за бушприт. Но ни одна из подобных шуток не вызывала даже тени улыбки на лице этого матроса. У него был крупный, ястребиный нос, высокие скулы, срезанный подбородок, запавшая нижняя губа, а глаза навыкате - большие и белесые. Казалось, ко всему на свете он относился с тупым безразличием, причем лицо его выражало такую торжественную важность, что описать или воспроизвести это выражение невозможно.
Второй матрос, тот, который был моложе, казался его полной противоположностью. Рост матроса едва достигал четырех футов. Короткое нелепое туловище держалось на коротких и толстых кривых ногах; куцые руки с массивными кулаками висели наподобие плавников морской черепахи. Маленькие, неопределенного цвета глазки поблескивали откуда-то из глубины; нос утопал в лиловых подушках щек; толстая верхняя губа, покоясь на еще более толстой нижней, придавала его лицу вид глубочайшего самодовольства, а привычка облизываться еще подчеркивала его. Нельзя было не заметить, что Дылда вызывает в нем удивление и насмешку, он поглядывал на своего долговязого приятеля снизу вверх, точь-в-точь как багровое закатное солнце смотрит на крутые склоны Бен-Невиса.
Странствия сей достойной парочки из трактира в трактир сопровождались в тот вечер самыми невообразимыми происшествиями. В трактир "Веселый матрос" друзья явились без гроша в кармане - запасы денег, даже очень солидные, когда-нибудь да иссякают.
В ту минуту, с которой, собственно, и начинается наш рассказ, Дылда и его дружок - Хью Смоленый - сидели посреди комнаты, положив локти на большой дубовый стол и подпирая ладонями щеки. Скрытые огромной бутылью от неоплаченного эля, приятели взирали на зловещие слова: "Мела нет" (что означало "В кредит не даем"), выведенные, к их величайшему изумлению и негодованию, над входной дверью тем самым мелом, наличие коего отрицалось. Не думайте, что хотя бы один из этих детей моря умел читать, - способность, считавшаяся в те времена простым народом не менее магической, чем дар сочинительства, - но буквы, как хмельные, делали резкий крен в подветренную сторону, а это, по мнению обоих матросов, предвещало долгое ненастье; волей-неволей пришлось тут же, как аллегорически выразился Дылда, "откачивать воду из трюма, брать паруса на гитовы и ложиться по ветру".
И матросы, расправившись с остатками эля и затянув шнурки коротких курток, устремились на улицу. Несмотря на то что Хью Смоленый дважды сунул голову в камин, приняв его за дверь, наши герои благополучно выбрались из трактира и в половине первого ночи уже во всю прыть неслись по темному переулку к лестнице Св.Андрея навстречу новым бедам, упорно преследуемые разъяренной хозяйкой "Веселого матроса".
В эпоху, к которой относится этот богатый происшествиями рассказ, по всей Англии, и особенно по ее столице, долгие годы разносился ужасный крик: "Чума!" Лондон совсем обезлюдел: по темным, узким, грязным улицам и переулкам близ Темзы, где, как полагали, и явился на свет Демон черного мора, свободно разгуливали только Страх, Ужас и Суеверие.
Указом короля на эти кварталы был наложен запрет, и под страхом смертной казни никто не смел нарушить их мрачное безлюдье. Но ни указ монарха, ни заставы перед зачумленными улицами, ни смертельная угроза погибнуть от гнусной болезни, подстерегавшей несчастного, который, презрев опасность, рисковал всем, - ничто не могло спасти от ночных грабителей покинутые жителями дома; хотя оттуда и был вывезен весь скарб, воры уносили железо, медь, свинец - словом, все, что имело какую-нибудь ценность.
Каждый год, когда снимали заставы, оказывалось, что владельцы многочисленных в тех местах лавок, стремившиеся избежать риска и хлопот, связанных с перевозкой, напрасно доверили замкам, засовам и потайным погребам свои обширные запасы вин и других спиртных напитков.
Впрочем, лишь немногие приписывали эти деяния рукам человеческим. Люди обезумели от страха и считали, что во всем повинны духи чумы, бесы моровой язвы или демоны горячки. Ежечасно возникали леденящие кровь легенды, и неодолимый страх словно саваном окутал эти здания, находившиеся под запретом, - не раз случалось,что грабитель в трепете бежал от ужасов, рожденных его же собственными опустошительными набегами, оставлял обезлюдевшие улицы во власти заразы, безмолвия и смерти.
Одна из тех зловещих застав, которые ограждали зачумленные кварталы, внезапно выросла на пути Дылды и почтенного Хью Смоленого. О возвращении не могло быть и речи; нельзя было терять ни минуты, так как преследователи гнались за ними по пятам. Настоящим морякам ничего не стоило вскарабкаться на сколоченную наспех ограду, а затем, разгоряченные быстрым бегом и вином, приятели без колебаний спрыгнули на запретную землю, с громкими криками и пьяным гиканьем понеслись дальше и вскоре затерялись в лабиринте зловонных извилистых улиц.
Конечно, если бы они не были пьяны до бесчувствия, окружавшие ужасы вскоре парализовали бы их заплетающиеся ноги. Воздух был холодным и сырым. Камни, вывороченные из мостовой, валялись в беспорядке среди высокого, цеплявшегося за ноги, буйно разросшегося бурьяна. Улицы были завалены обломками обрушившихся домов. Повсюду стоял удушливый ядовитый смрад, и при мертвенно-бледном свете, излучаемом мглистым тлетворным воздухом даже в самую темную ночь, можно было увидеть то там, то здесь, в переулках и в жилищах с выбитыми окнами, разлагающийся труп ночного грабителя, настигнутого рукою чумы в ту самую минуту, когда он протягивал руку за добычей.
Но даже эти препятствия и картины ужасов не могли остановить людей от природы храбрых, отвага которых была к тому же подогрета элем, - и наши матросы, настолько прямо, насколько позволяли непослушные ноги, спешили прямо в пасть Смерти. Вперед, все вперед бежал угрюмый Дылда, пробуждая многоголосое тоскливое эхо диким гиканьем, напоминавшим военный клич индейцев; вперед, все вперед спешил за ним вразвалку коротышка Хью Смоленый, вцепившись в куртку своего более энергичного товарища, и из глубины его могучих легких вырывался могучий бычий рев, еще более оглушительный, чем музыкальные упражнения Дылды.
Теперь приятели, видимо, достигли главного оплота чумы. Воздух с каждым их шагом становился все зловоннее и удушливее,а переулки все более узкими и извилистыми. С прогнивших крыш поминутно срывались громадные камни и балки, а грохот, с каким они падали, свидетельствовал о высоте окружающих зданий; с трудом пробираясь среди развалин, матросы нередко опирались на скелет или разлагающийся труп.
Внезапно, когда они оказались у входа в какой-то высокий мрачный дом и у разгоряченного Дылды вырвался особенно пронзительный вопль, изнутри дома ему ответил взрыв неистового сатанинского гогота и визга. Ничуть не испугавшись дьявольских звуков, от которых в такое время и в таком месте у людей не столь отчаянных кровь застыла бы в жилах, пьяницы очертя голову ринулись к двери, распахнули ее настежь и, изрыгая проклятия, ворвались внутрь.
Комната, куда они попали, оказалась лавкой гробовщика; однако сквозь открытый люк в углу у входа был виден ряд винных погребов, а доносившиеся оттуда хлопки пробок, вылетающих из бутылок, свидетельствовали, что там хранятся изрядные запасы спиртного.
Посредине лавки стоял стол, в центре которого возвышалась огромная кадка, наполненная, по-видимому, пуншем. Весь стол был заставлен бутылками со всевозможными винами; вперемежку стояли баклаги, фляги, кувшины самого разнообразного вида с другими спиртными напитками. Вокруг стола на гробовых козлах разместилась компания из шести человек. попытаемся описать каждого из них.
Против двери, на возвышении, сидел, по-видимому, председатель пира. Он был высок и очень худ. Дылда даже растерялся, увидев человека еще более тощего, чем он сам. Председатель был желт, как шафран, но черты его лица не привлекли бы внимания и о них не стоило бы упоминать, если бы не одно обстоятельство: лоб у него был до того безобразный и неестественно высокий, что казалось, будто на голову ему надели шапку или венок из плоти. Его губы были сморщены в улыбку дьявольского добродушия, а глаза, как, впрочем, у всех сидящих за столом, остекленели от действия винных паров. Этот господин был с ног до головы закутан в гробовой покров из черного бархата, богато расшитый и ниспадавший с его плеч, как испанский плащ. Голова у него была утыкана черными перьями с катафалка, и он непринужденно, с франтоватым видом, покачивал этим плюмажем из стороны в сторону; в правой руке председатель сжимал человеческую берцовую кость, которой он стучал по столу, видимо, требуя песни от кого-то из своих собутыльников.
Напротив, спиной к двери, восседала дама, столь же поразительного облика. Будучи почти одного роста с вышеупомянутым господином, она, однако, не могла пожаловаться на худобу - ее явно мучила водянка, к тому же в последней стадии; фигура этой дамы больше всего походила на огромную открытую бочку октябрьского пива, стоявшую в углу возле нее. Ее круглое, как шар, красное и распухшее лицо отличалось той же странностью, что и лицо председателя, - вернее сказать, в нем тоже не было ничего примечательного, кроме одной черты, которая настолько бросалась в глаза, что не упомянуть о ней невозможно. Наблюдательный Хью Смоленый тут же заметил, что каждый из присутствующих отмечен какой-нибудь чудовищной особенностью, словно он взял себе монополию на одну часть физиономии. У дамы, о которой мы ведем речь, выделялся рот. Он протянулся зияющей щелью от правого до левого уха, и подвески ее серег то и дело проваливались в эту щель. Однако дама изо всех сил старалась держать рот закрытым, чтобы не нарушать величественности, которую придавал ей накрахмаленный, тщательно отутюженный саван, стянутый у шеи батистовым гофрированным рюшем.
По правую руку от нее сидела миниатюрная молодая особа, которой она, видимо, покровительствовала. Дрожь исхудалых пальцев, синева губ, легкий лихорадочный румянец, пятнами окрасивший свинцово-серое лицо этого нежного создания, - все говорило о том, что у нее скоротечная чахотка. В манерах молодой дамы чувствовался подлинный haut ton; очень элегантная погребальная пелена из тончайшего батиста окутывала ее с неподражаемым изяществом; волосы локонами ниспадали на шею; на губах играла томная улыбка; но ее нос, необычайно длинный и тонкий, подвижный, похожий на хобот, весь в угрях, закрывал нижнюю губу и, несмотря на грацию, с какой она перекидывала его кончиком языка то туда, то сюда, придавал ее лицу несколько двусмысленное выражение.
По другую сторону стола, налево от распухшей дамы, расположился отекший, страдающий астмой и подагрой старичок; его щеки лежали на плечах, как два бурдюка, полных красного портвейна. Руки он скрестил на груди, забинтованную ногу положил на стол и, по всей видимости, чувствовал себя очень важной персоной. Старичок явно гордился каждым дюймом своей наружности, но особенно - пестрым кафтаном. Кафтан этот, несомненно, стоил ему больших денег и сидел на нем превосходно; скроен он был из одного из тех причудливо расшитых покровов, которые в Англии набрасывают на щиты с прославленными гербами, вывешенные на доме усопшего вельможи.
Рядом с ним, по правую руку от председателя, сидел господин в длинных белых чулках и бязевых кальсонах. Он уморительно дергался всем телом в приступе "трясучки", как определил про себя Хью Смоленый. Его свежевыбритые щеки и подбородок стягивала муслиновая повязка, запястья ему также связали, и, таким образом, он был лишен возможности злоупотреблять горячительными напитками, в изобилии стоявшими на столе, - предосторожность, как подумал Дылда, необходимая, принимая во внимание бессмысленное выражение лица этого закоренелого пьянчуги. Но его гигантские уши уж никак не удалось бы связать, и они тянулись вверх, судорожно настораживаясь всякий раз, когда хлопала пробка.
Напротив него расположился шестой, и последний, собутыльник - совершенно окостеневший господин, который, будучи разбит параличом, бесспорно, должен был прескверно себя чувствовать в своем неудобном, хоть и весьма оригинальном одеянии. Он был облачен в новешенький нарядный гроб красного дерева. Поперечная стенка опиралась на его затылок, нависая подобно капюшону, что придавало его лицу чрезвычайно интересный вид. По бокам гроба были сделаны отверстия для рук, скорее ради удобства, чем ради красоты, тем не менее наряд этот не позволял его обладателю сидеть прямо, как остальные, и, лежа на козлах под углом в сорок пять градусов, он закатывал к потолку белки своих огромных вытаращенных глаз, словно сам бесконечно изумлялся их чудовищной величине.
Перед пирующими стояли черепные крышки, служившие чашами. Над столом покачивался скелет; он висел на веревке, обвязанной вокруг ноги и протянутой через кольцо в потолке. Другая нога торчала под прямым углом, и костяк от малейшего сквозняка дребезжал, подпрыгивал и раскачивался во все стороны. В черепе мерзостного скелета пылали угли, озарявшие всю эту сцену неверным, но ярким светом, гробы же и прочие товары гробовщика, наваленные грудами у стен и у окон, не пропускали наружу ни единого отблеска.
При виде столь необычайного общества и еще более необычайных одеяний и утвари наши матросы повели себя далеко не столь достойно, как хотелось бы. Дылда, прислонившись к стене, у которой стоял, широко разинул рот, нижняя губа у него отвисла еще больше обычного, а глаза чуть не вылезли из орбит; а Хью, присев на корточки так, что нос его оказался на одном уровне со столом, и хлопая себя по коленям, разразился неудержимым и совершенно неуместным смехом.
Однако, ничуть не обидевшись на эту вопиющую неучтивость, высокий председатель пиршества милостиво улыбнулся незваным гостям и, величаво качнув головой, утыканной траурными перьями, взял матросов за руки и подвел к козлам, которые услужливо притащил кто-то из пирующих. Дылда без малейшего сопротивления сел, куда ему было указано, между тем как галантный Хью, которому приготовили место во главе стола, придвинул свои козлы поближе к миниатюрной чахоточной барышне в погребальной пелене, превесело уселся рядом с нею и, плеснув в череп красного вина, осушил его за более близкое знакомство. Такая развязность весьма оскорбила окостенелого господина в гробу, и это привело бы к весьма неприятным последствиям, если бы председатель, постучав по столу своим жезлом, не отвлек внимания присутствующих следующей речью:
- Мы считаем своим долгом ввиду счастливого случая...
- Эй, на шхуне! - с озабоченным видом прервал его Дылда. - Не торопись так, любезный! Скажи нам сперва, кто вы такие, дьявол вас побери, и что вы тут делаете, разрядившись, как черти на шабаш? Почему хлебаете славное винцо и пиво, которое гробовщик Уилл Уимбл, честный мой дружок, - мы немало с ним поплавали, - припас себе на зиму?
Столь непростительная невоспитанность побудила страшное общество вскочить из-за стола и испустить такие же неистовые вопли, какие незадолго перед этим привлекли внимание наших моряков. Первым овладел собой председатель и, обратившись к Дылде, заговорил с еще большим достоинством:
- Мы с большой охотой удовлетворим любопытство столь именитых, хоть и непрошеных гостей и ответим на любой разумный вопрос. Так знайте: я государь этих владений и правлю здесь единодержавно под именем король Чума Первый. Эти покои, что вы по невежеству сочли лавкой Уилла Уимбла, гробовщика, человека нам неизвестного, чье плебейское имя до сей ночи не оскверняло наших королевских ушей, это - тронная зала нашего дворца, которая служит нам для совещаний с сановниками, а также для других священных и возвышенных целей. Благородная дама, что сидит напротив, - королева Чума, наша августейшая супруга, а прочие высокие особы, которых вы здесь видите, - все это члены королевского дома и носят соответствующие титулы: его светлость герцог Чума-Мор, его светлость герцог Чума Бубонная, его светлость герцог Чума-Смерч и ее высочество Чумная Язва. А на ваш вопрос, - продолжал председатель, - по какому поводу мы собрались здесь, мы позволим себе ответить, что это касается только нашей королевской особы и ни для кого, кроме нас, значения не имеет. Однако, принимая во внимание те права, кои принадлежат вам как нашим гостям и чужеземцам, мы добавим, что собрались мы здесь нынче ночью для того, чтобы путем глубоких изысканий и самых тщательных исследований проверить, испробовать и до конца распознать неуловимый дух, непостижимые качества, природу и бесценные вкусовые свойства вина, эля и иных крепких напитков нашей прекрасной столицы. Делаем мы это не столько ради собственного нашего преуспеяния,сколько ради подлинного благоденствия той неземной владычицы, которая царит над всеми, владения коей безграничны, - имя же ей - Смерть!
- Имя же ей Морской Черт! - крикнул Хью Смоленый, наполняя вином два черепа - для себя и для своей соседки.
- Нечестивый раб! - воскликнул председатель, обращая взгляд на достопочтенного Хью. - Нечестивый жалкий ублюдок! Мы уже сказали, что из уважения к правам, кои мы не склонны нарушать, даже имея дело с такой гнусной тварью, как ты, мы снизошли до ответа на грубые и неуместные вопросы. Однако за то, что вы так кощунственно вторглись в наш совет, мы почитаем своим долгом наложить штраф на тебя и твоего приятеля: вы должны, стоя на коленях, осушить одним духом за процветание нашего королевства по галлону рома, смешанного с патокой, после чего можете продолжать свой путь или остаться и разделить с нами все привилегии нашего общества, - как это вам самим заблагорассудится.
- Никак невозможно, - отозвался Дылда. Достоинство, с каким держался король Чума Первый, очевидно, внушило Дылде некоторое почтение; он поднялся и, опершись о стол, продолжал: - С дозволения вашего величества, невозможное это дело - спустить в трюм хоть четверть того пойла, о котором ваше величество изволило упомянуть. Не считая жидкости, принятой на борт утром в качестве балласта, не говоря об эле и других крепких напитках, принятых нынешним вечером в разных портах, мой трюм доверху полон пивом, которым я нагрузился, расплатившись за него сполна в трактире под вывеской "Веселый матрос". Так вот, прошу ваше величество довольствоваться моими добрыми намерениями, ибо я никоим образом не могу вместить в себя еще хоть каплю чего-либо, а тем более этой мерзкой трюмной водички, которая зовется ромом с патокой.
- Заткни глотку! - прервал его Хью Смоленый, пораженный не столько длинной речью товарища, сколько его отказом. - Заткни глотку, пустомеля! Я скажу - а я зря болтать не стану: в моем трюме еще найдется место, хоть ты, Дылда, видать, и перебрал лишнее. А что до твоей доли груза, так я найду и для нее место, нечего поднимать бурю!..
- Это не отвечает условиям приговора, - остановил его председатель. - Наше решение как закон мидян: оно не может быть ни изменено, ни отменено. Условия должны быть выполнены неукоснительно и без малейшего промедления. А не выполните, прикажем привязать вам ноги к шее и, как бунтовщиков, утопить вон в том бочонке октябрьского пива!
- Таков приговор! Правильный и справедливый! Прекрасное решение! Самое достойное, самое честное и праведное! - хором завопило чумное семейство.
На лбу короля собрались бесчисленные складки; старичок с подагрой запыхтел, как кузнечные мехи; молодая особа в погребальной пелене завертела носом во все стороны; господин в бязевых кальсонах навострил уши; дама в саване разинула рот, словно рыба, издыхающая на суше; а господин в гробу лежал окостенев и закатывая глаза.
- Хо-хо-хо! - захохотал Хью Смоленый, не замечая общего волнения. - Хо-хо-хо! Хо-хо-хо! Я же говорил, когда мистер король Чума стучал своей свайкой, что такому крепкому, мало нагруженному судну, как мое, ничего не стоит опрокинуть в себя лишних два галлона рома с патокой. Но пить за здоровье сатаны (да простит ему Господь!), стоя на коленях перед этим мерзким величеством, когда он - всего-навсего Тим Щарманщик, комедиант, и это так же верно, как и то, что я человек грешный, нет уж, дудки! Это дело другого рода, и мне оно не подходит.
Ему не дали кончить. Едва он упомянул имя Тима Шарманщика, как все разом вскочили.
- Измена! - закричал его величество король Чума Первый.
- Измена! - проскрипел подагрический старичок.
- Измена! - взвизгнула ее высочество Чумная Язва.
- Измена! - прошамкал господин со связанной челюстью.
- Измена! - прорычал господин, облаченный в гроб.
- Измена! Измена! - завопила ее величество Рот Щелью и, ухватив злополучного Хью Смоленого сзади за штаны, высоко подняла его и без всяких церемоний бросила в огромный открытый бочонок с его излюбленным октябрьским пивом. Несколько секунд он то погружался на дно, то всплывал, словно яблоко в чаше с пуншем, пока не исчез в водовороте пенистого пива, которое забурлило еще больше от его судорожного барахтанья.
Однако долговязый матрос не стерпел такого обращения со своим товарищем. Столкнув короля Чуму в открытый люк, доблестный Дылда с проклятием захлопнул за ним крышку и прыгнул на середину комнаты. Он сорвал качавшийся над столом скелет и принялся молотить им по головам пирующих с таким усердием и рвением, что с последней вспышкой гаснущих углей вышиб дух из подагрического старикашки. Навалившись потом изо всей силы на роковой бочонок с октябрьским пивом и Хью Смоленым, он тут же его опрокинул. Пиво хлынуло из бочонка таким бурным и стремительным потоком, что сразу залило всю лавку от стены до стены. Уставленный напитками стол перевернулся, козлы для гробов поплыли ножками вверх, кадка с пуншем скатилась в камин, и обе дамы закатили истерику. Сложенные у стен гробы всплыли. Оплетенные соломой фляги наскакивали на портерные бутылки; кубки, кружки, стаканы - все смешалось в общей melee. Трясущийся человек захлебнулся тут же, окостенелый джентльмен выплыл из своего гроба, а победоносный Дылда, обхватив за талию пухлую даму в саване, ринулся с нею на улицу, беря прямой курс на "Душа нараспашку"; следом за ним, чихнув три или четыре раза, пыхтя и задыхаясь, под легкими парусами несся Хью Смоленый с ее высочеством Чумной Язвой.
перевод с англ. Э. Березиной